Хлеба и зрелищ

Июнь 2004 года. Кажется, суббота. Яркий летний вечер, умытый послеобеденной грозой. Солнце весело улыбается лужам, а они, маленькие резервуары иссиня-голубой воды, отражают его улыбку и дарят прохожим. А горожане продолжают свой прозаический путь по вдоль и поперек исхоженным улицам.

Увы, даже многие из нас забывают радоваться жизни, предпочитая грустить и предаваться меланхолии. А пока солнце, как и в ту субботу, должно стараться изо всех сил, чтобы привлечь наше внимание посредством луж на асфальте: отражаться в них, сверкать и искриться что есть мочи. И только тогда могучее светило удостоится такой малой чести – чтобы на него взглянули ничтожные, погрязшие в своих комплексах и неудачах существа – то есть мы с вами.

Сейчас пишу эти строки, и кажется, что в тот вечер я действительно думала о судьбах мира. Конечно, это лесть самой себе. На самом деле думала я вовсе не о том, что будет с нашим катящимся в тартарары обществом, это точно. Вполне возможно, что я размышляла над тем, что завтра или послезавтра сдавать очередной экзамен. Но ещё более вероятно, что я была полностью охвачена мыслью о покупке новых джинсов и их фасоне. Я ничем не лучше других. Такая же приземленная, как и все мы.

Троллейбус № 4. Синий, ободранный. Я вместе с подругой возвращаюсь домой, держусь за поручень, тоже синий.
- Ты знаешь, я хочу купить бежевые брюки. Клеш от бедра. Ты думаешь, мне пойдет?
- Но ты же не любишь клеш от бедра... Ты все от колена да от колена покупала, - говорит подруга совершено безучастно. Она смотрит куда-то в начало троллейбусного салона. (Какое нелепое сочетание - «троллейбусный салон». Троллейбусная конура, вот как это называется!)

Я подаюсь чуть назад, чтобы посмотреть, что же привлекло её внимание. Пять молодчиков и изрядно подвыпивший мужчина лет 60 что-то обсуждают. Из обрывков фраз понятно, что они планируют свои дальнейшие действия - где выпьют вшестером и по какому поводу будут глотать горькую. Несомненно, познакомились здесь же, в троллейбусе.

Пятерка пацанов, таких, что на улице встретишь – не узнаешь. Все как на подбор стриженые наголо, кое у кого отрастают на голове два несчастных сантиметра волос. Не скинхеды, много тупее – не способные воспринять какую бы то ни было идеологию, даже такую изуверскую. На всех спортивные костюмы, черные или синие, мешковатые, куртки у пары-тройки одеты прямо на голое тело. Роста они невысокого, возрастом самый старший, возможно, покорил совершеннолетие, а остальные – младше. На ухмыляющихся лицах читается отпечаток трудного детства, на густо горящих щеках как будто следы оплеух матерей-алкоголичек, в глазах – затаенная злоба. Сейчас они все сливаются у меня в один расплывчатый образ и вызывают почему-то... жалость. Они не виноваты, в том, что их воспитали такие матери, в том, что у них были такие братья и сестры, такие друзья из двора и такое ПТУ № 7.

Теперь уже не только подруга, но и я смотрю на развеселую компанию. Мы безучастно обсуждаем шмотки, чтобы не молчать, смотрим на них. На них все смотрят. Кто-то - потому что его раздражают пьяные вопли мужчины, кто-то не знает, куда деть взгляд... Да ладно, нет здесь никаких оправданий: всем им просто-напросто интересно. И нам интересно. И мне.

Всегда ведь любопытно, что говорят другие. Иногда мы готовы из кожи вон вылезти, лишь бы узнать что-нибудь из чужой частной жизни. А для чего же тогда все эти «Дома2», «За стеклом» и прочие низкопробные телевизионные передачки... А когда ненароком вклиниваешься в чей-то телефонный разговор, разве можно отказать себе в удовольствии послушать его до конца? Или хотя бы до того момента, когда связь оборвется?

Вот и тогда все наблюдали за происходящим. С интересом, но как-то вальяжно, расслабленно и немного брезгливо. Наверное, такие же выражения лиц были у римлян, занявших места в Колизее и созерцавших гладиаторские бои. Не у всех, а у знати – пресыщенной зрелищами. Сейчас ТВ и киноиндустрия с лихвой восполнит недостаток гладиаторских боев в современном мире.


...Один из парней ударил пожилого мужчину. Острым кулаком в бок. Пьянчуга покачнулся, схватился за поручень. Другой молодчик, ловко целясь коленом в пах, заставил его согнуться пополам. Старик пытался сопротивляться, беспорядочно размахивая руками, но координация движений, изрядно пострадавшая от возлияний, не позволяла ему дотянуться до вертких молодых отморозков. В этот же миг на жертву посыпался град пинков от всех пяти несостоявшихся собутыльников. Ноги в грязных кроссовках мерно, будто в такт, ударяли по согнутому телу мужчины. Они били с силой, не произнеся ни единого слова, но с такой злобой, от которой даже воздух вибрировал. В тот момент я уяснила для себя буквальный смысл утверждения о том, что мысль материальна. Они не были людьми. Они не были зверьми – животным не свойственна неоправданная жестокость. Они были чудовищами. Они ненавидели мир за то, что он был к ним жесток. За то, что у кого-то – виллы и яхты, бриллианты и миллионы, а у них – жалкие коммуналки, гроши и пустые холодильники. Но они не давали себе отчет в этом. Они не рассуждали о том, кто виноват и что делать, для них мир сосредоточился в дряхлом не по годам теле старика, из которого они, не сговариваясь, пытались вытрясти жизнь.

Все произошло стремительно. Никто не заметил, как перебранка по поводу добычи «горючего» перешла в драку. А заметили ли это они сами, эти полулюди, только внешне напоминающие венец творения? Они очнулись от ярости, застилавшей глаза, лишь заметив, что троллейбус остановился и двери открылись. Один из отморозков выпрыгнул из салона и побежал, инстинктивно чувствуя опасность быть пойманным и наказанным. Движимые стадным чувством, следом за ним выскочили остальные четверо и скрылись в ближайшей подворотне.

Избитый до потери сознания пожилой человек лежал на ступенях. Сначала он корчился, пытался встать, но боль заставляла его тело сгибаться ещё сильнее. Никто не подал ему руку. Через минуту он затих и больше не шевелился. Кондукторша, толстая, крашеная в ярко-рыжий цвет 40-летняя женщина, подошла к нему и попыталась растормошить: «Мужчина, мужчина! Не загораживайте вход!», - он её уже не слышал. Старик потерял сознание.

Троллейбус не мог двигаться дальше. Мы с подругой вышли на остановку, чтобы пересесть на автобус или маршрутку – до дома оставалось каких-нибудь две остановки, нашему примеру последовала и дюжина остальных пассажиров. Но кое-кто не захотел покидать своих мест и остался. В надежде, что скоро непотребный предмет, загораживающий вход, уберут, и они смогут продолжить свой путь.

Они оказались правы. Желающий помочь нашелся среди них самих. Солдат, похожий больше на дембеля, чем на новобранца, в сопровождении подруги, больше похожей на девушку легкого поведения, чем на приверженку серьезных отношений, ехал куда-то (очевидно, в какое-нибудь более-менее уединенное место) на том же троллейбусе. Они были единственными из всех пассажиров, не уделявшими внимания происходящему – до такой степени их внимание было сосредоточено друг на друге. Губы и щеки у солдата и у девицы были влажными от страстных поцелуев. Они отвлеклись от увлекательного занятия, заметив, что троллейбус задерживается на остановке.

«Сейчас разберемся!», - браво заявил рядовой, изрядно заправившийся тестостероном, обращаясь к даме своего сердца, и направился к дверям. Девчонка тем временем высунула голову из задней двери, с интересом наблюдая за его действиями. Бравый солдат уверенно поддел мужчину ногой, перевернул и с силой пнул. Его девушка задорно смеялась, глядя на этот «подвиг». Старик упал на асфальт вниз головой. Послышался глухой звук, удар был достаточно сильным, но он не очнулся. Он продолжал лежать на асфальте в позе нерожденного ребенка: поджав ноги под себя и обхватив их руками, закрыв глаза и втянув голову в плечи.
«Поехали, командир!», - произнес солдат, обращаясь к водителю троллейбуса, и вернулся к девчонке.

В это время к зрителям на балконе – в салоне автобуса присоединился партер – любопытными лицами пестрела вся остановка. Некоторые прохожие останавливались, чтобы узнать, что произошло, и чем дело обещает окончится. Они созерцали действия военного с разным выражением лица. У кого-то во взгляде читалось любопытство, у кого-то отвращение, в чьих-то глазах мелькала жалость. Наверняка, мне и моей подруге тоже было жаль побитого алкоголика, но не более того. Настоящее сострадание я увидела только в одном взгляде. На остановке плакала девушка. Слезы текли градом из её глаз, переполненных соленой влагой.
- Что ты делаешь? Прекрати! Он же чей-то папа, - кричала она смеющемуся солдату, - у тебя, урод, у тебя есть отец?
Рыдание сделали её голос хриплым. Солдат выкрикнул вслед:
- Заткнись! Мы торопимся, - он стоял в дверях автобуса, обнимая свою ненаглядную, - ну что, едем?

Но троллейбус продолжал стоять. Водитель вышел из кабинки и стал совещаться о чем-то с кондукторшей. Остальные горожане недовольно косились на зареванную девушку. Неплохо одетый молодой человек бросил, будто себе под нос, но так, чтобы услышали все: «Истеричка». Мужчина лет сорока, полный, с претензией на статус мелко-криминального авторитета, вылез из стоящей неподалеку «десятки» и принялся вызывать скорую помощь. Он намеренно прошелся вдоль остановки, делая вид, что ищет табличку с номером ближайшего дома. На самом деле он пытался во всей красе продемонстрировать последнюю модель «Нокии», счастливым обладателем которой он был на тот момент. И, конечно, помимо навороченного мобильника, свою отзывчивость и готовность помочь ближнему.

Мы с подругой вскоре уехали на первой подходящей нам маршрутке. Разговаривать не хотелось, ехали молча. Я думала о том человеке, оставшемся лежать на дороге. Мне почему-то хотелось, чтобы у него не было ни детей, ни жены. Чтобы он был одинок. Алкаш, маргинал, асоциальный элемент – он должен быть таким. У нас были планы посидеть часок за чашечкой чая у меня дома, но подруга заявила, что у нее разболелась голова. Ситуация не располагала к общению. Мы разошлись по домам и договорились непременно встретиться на следующей неделе.

Дома я отключила оба телефона, принялась смотреть какую-то глупую комедию. Но отвлечься не удалось. Той ночью я долго не могла уснуть. Я спрашивала себя, почему я не вмешалась, почему ничем не помогла тому человеку? Кем бы он ни был, он был, прежде всего, человеческим существом, пусть не лучшим из нас (а как определить кто лучше?), но по сути – таким же точно, как я. Как и ты, читатель. А я поддалась стадному чувству, заглушила в себе и без того слабое желание помочь, прикрывшись тем, что это не мое дело. Я побрезговала прикоснуться к нему. Зато не побрезговала с холодным интересом наблюдать за происходящим, отмечать мелкие детали, лица окружающих – вот почему я так хорошо помню их спустя два года. За это я ненавидела себя.


Я так никогда и не узнала, были ли у него дети. Он умер в тот день, лежа на асфальте. Сердце отказало.

Через неделю подруга, та самая, на пару с которой мы стали свидетелями инцидента, принесла мне газету:
- Прочитай криминальную хронику.
Смешливая подружка была необычайно серьезна. Я начала читать. В двух словах пошловато-бульварным языком было сказано о том, что мужчина 58 лет был избит до смерти 15 июня около 18 часов в троллейбусе № 4. Преступники разыскиваются. Завершал заметку бесстрастный комментарий врача скорой: «Стресс и удары спровоцировали инсульт и последующее кровоизлияние в мозг».

Мы сидели молча, обнявшись, и плакали.
«Он же чей-то папа!» Муж, брат, дядя, друг, сосед... Какая разница?

А какого ж черта вы две кашолки стояли, и на это все смотрели просто так? А теперь обнявшись плачут они. Хреновы лесбиянки.

#уки. Хоть бы кто скорую вызвал. Твари.